Харагуа - Страница 19

— Легко быть отважным и блистательным, когда все вокруг смотрят на вас с обожанием, как на непревзойденного мастера шпаги, — тем же тоном продолжал канарец. — Но сохранять мужество, пребывая в забвении, зная, что никому больше нет дела до вас, намного труднее. А мужество, знаете ли — это вовсе не обязательно умение выпустить кишки противнику.

Алонсо де Охеда стиснул зубы и закатил глаза, давая понять, что за последнее время он столько раз слышал эти слова, что они уже набили оскомину. Наконец он повернулся к индианке, по-прежнему неподвижно сидевшей в углу в позе сфинкса, и ласково спросил:

— Ну, а ты что скажешь?

— Золотой Цветок — луч света, озаряющий путь моего народа, — просто ответила та.

— Боже! — воскликнул Охеда. — Только этого не хватало! — Он повернулся к канарцу. — И что конкретно вы намерены делать?

— Прежде всего, побрить вас, подстричь и как следует отмыть мочалкой и мылом.

— Отмыть — ужаснулся Охеда. — Какое отношение, черт возьми, это имеет к нашим делам?

— Когда я отмою вас до скрипа, то куплю вам самый роскошный хубон и лучшие на острове сапоги, а также хорошую шляпу и шелковый плащ. В таком наряде вы предстанете перед Овандо и сможете вести с ним спор на равных.

— На равных? — недоверчиво переспросил тот.

— Ну конечно! — заверил его Сьенфуэгос. — Как губернатору большой провинции Твердая Земля, вам надлежит обсудить с Овандо некий деликатный вопрос, который может повлиять на политику короны в Индиях, поскольку казнь Анакаоны крайне неблагоприятно отразится на судьбе наших будущих поселений на континенте.

— Боюсь, он просто пошлет меня ко всем чертям.

— Весьма вероятно, что так он и сделает, — согласился Сьенфуэгос. — Но если вы помните, однажды он уже не послушал Колумба и Хуана де ла Косу, опытнейших моряков, и в итоге погубил флот и несметные богатства. Точно так же и теперь, если он не послушает людей, куда лучше знающих нравы местных жителей, то рискует спровоцировать новую катастрофу, чего их величества уж точно ему не простят.

— Ну вы и наплели! — воскликнул пораженный Бальбоа. — Право, чем больше я вас узнаю, тем больше вы меня удивляете своей способностью перевернуть все с ног на голову. И все же вы совершенно правы! — добавил он убежденно. — Никаких посредников! Охеда должен лично предстать перед губернатором и сказать ему правду.

— А что будете делать вы, пока я буду говорить ему эту самую правду? — поинтересовался Охеда. — На лютне тренькать? Позвольте вам напомнить, что я совсем недавно вышел из тюрьмы, и у меня нет ни малейшего желания туда возвращаться.

— Если вы считаете, что моя помощь будет вам полезна, то я с удовольствием пойду вместе с вами, — заверил Бальбоа. — Вот только боюсь, что если вы заявитесь в алькасар в сопровождении такого оруженосца, нас обоих попросту спустят с лестницы.

— Пожалуй, вы правы, — сдался Охеда. — Уж лучше я пойду один, чем в такой дурной компании.

— Итак...

Благородный идальго, капитан Алонсо де Охеда, герой битвы под Гранадой, первооткрыватель Венесуэлы, которой дал имя, покоритель земель и народов, победитель более чем в ста тридцати поединках, в которых не получил даже царапины, преданный паладин Пресвятой Девы и зеркало добродетели, глубоко задумался, после чего нежно улыбнулся прекрасной индианке Исабель и неохотно бросил:

— Найди ножницы и подстриги мне волосы и бороду, — а потом обреченно вздохнул и добавил: — И приготовь ванну.

4

Как и предполагал Сьенфуэгос, едва корабль губернатора обогнул мыс Сан-Мигель на западной оконечности Эспаньолы, как его подхватило коварное течение, а прямо в лицо ударил встречный ветер, так что пришлось продвигаться к столице немыслимыми зигзагами. Корабль еле полз; за то, что он вообще двигался, следовало благодарить отчасти тяжелый грот с хитрой оснасткой, отчасти — осмотрительного капитана, не желавшего упускать из виду берег, чтобы не затеряться посреди неизведанных просторов Карибского моря.

Время близилось к полудню, легкий бриз стих, паруса вяло обвисли, подобно старому театральному занавесу. Повисшая над островом влажная жара заставила губернатор проклясть тот день и час, когда он решился на столь обременительное путешествие.

Сидя в тени рубки, обливаясь потом и мучаясь тошнотой и головокружением, которыми часто страдают люди, непривычные к морской качке, брат Николас Овандо пережидал полуденный зной, любуясь далекими кряжами Страны гор и отчаянно завидуя матросам, невозмутимо развалившимся на палубе или спокойно поедающим в уголке чечевицу.

В такие минуты он брезгливо отворачивался, стараясь подавить желудочные спазмы, и переводил взгляд на сидящую у фок-мачты горделивую женщину, чьи черные, полные ненависти глаза прожигали его насквозь всякий раз, как он встречался с ней взглядом.

Да, она была здесь, его пленница и заложница, и ее пленение положило конец любым поползновениям к бунту в колониях; однако, несмотря на быструю и легкую победу, губернатор Эспаньолы не испытывал удовлетворения, поскольку в глубине души он знал, что подобный подвиг недостоин кавалера ордена Алькантары и не добавит ему славы.

Как ни крути, это было позорным и грязным предательством, и оправдываться он мог лишь тем, что якобы вынужден был его совершить, чтобы избежать страшного кровопролития.

— Либо так, либо — война, — без долгих раздумий заявил по этому поводу его военный советник, прекрасно понимавший, что лобовая атака на королевство Харагуа, сплошь покрытое непроходимой сельвой, заведомо обречена на провал. — Переворот всегда предпочтительнее, чем сражение в джунглях.