Харагуа - Страница 2

— Но в таком случае они никогда не станут истинно верующими, оставаясь лишь слугами, которые послушно делают то, что велят хозяева. А я бы предпочел, чтобы они возлюбили Христа по доброй воле и без какого-либо принуждения.

— Эти дикари могут любить хоть Христа, хоть Мухаммеда, хоть Будду, но их дети и дети их детей, рожденные в истинной вере, станут подлинно верующими христианами, и среди них, несомненно, появятся собственные святые, которые еще больше возвеличат нашу церковь, — убежденно ответил губернатор Овандо.

— Все должно идти своим чередом: сначала — завоевание, затем — обращение в христианство, а если мы поступим наоборот, то придется драться против братьев по вере, и Господь этого не одобрит.

— В Саламанке вас обучили богословию, а Вальядолид, несомненно, сделал вас политиком... — заметил брат Бернардино. — Одно совершенно ясно — в обоих университетах вас блестяще обучили искусству риторики.

— Ну что ж, принимаю этот комплимент, потому что он исходит от вас, а я в жизни не встречал человека более искреннего, — лукаво ответил брат Николас.

— Но лучше оставим эту тему, и ответьте мне на один вопрос: что вы сами думаете об Анакаоне?

— Думаю, она должна быть весьма незаурядной женщиной, если смогла добиться любви множества настолько разных мужчин, включая свирепого вождя Каноабо, утонченного капитана Алонсо де Охеду и коварного Бартоломео Колумба, — францисканец с тошнотворным звуком высморкался в рукав, словно пытаясь скрыть лукавую улыбку. — Это не говоря уже о десятках других, не столь выдающихся.

— У меня нет сомнений насчёт свободы их нравов, — согласился его собеседник, в голосе которого слышались нотки раздражения. — Но сейчас я спрашиваю вас о том, способна ли она переманить на свою сторону армию повстанцев.

— О какой «армии повстанцев» вы говорите? — возмущенно спросил Сигуэнса. Резко встав с кресла, он начал нервно ходить из угла в угол. — Насколько мне известно, речь идет о письме к королеве. Письме, полном смирения.

— Не такое уж оно смиренное.

— Разве нет?

— Вы же сами видите, что в нем ясно говорится о «кровопролитии». Можно ли считать смиренным человека, угрожающего подобными вещами?

— Но это говорится о ее людях, а вовсе не об испанцах.

— А вы считаете, что они позволят перерезать себя, как баранов? Если начнется война, то в ней погибнет немало и наших людей.

— Именно так! — признал брат Бернардино. — Но ясно, что они не хотят сражаться ни за какую награду.

— С чего бы это?

— Скорее она вам просто не нравится, — заметил францисканец. — Что мне кажется несправедливым.

— Позвольте напомнить, что вы здесь в качестве моего советника, а вовсе не критика, — раздраженно бросил губернатор, подливая себе любимого вишневого ликера. — Скажите, что вы думаете об этой индианке, и не пытайтесь выспрашивать меня о планах, я и сам еще не определился.

Брат Бернардино, чей пах с особым наслаждением внезапно атаковали то ли блохи, то ли вши, отвернулся, чтобы почесаться, не привлекая излишнего внимания собеседника. Наконец, почувствовав облегчение, он ответил дрожащим от напряжения голосом:

— Главная задача советника в том, чтобы вовремя предупредить о возможных ошибках, ведь после их совершения нет смысла о них говорить, — он вздохнул, переведя дух. — И позвольте сказать, что в данном случае начало военных действий будет самой ужасной ошибкой и повлечет за собой поистине катастрофические последствия.

— Мои офицеры думают иначе.

— Ну разумеется. Солдат без войны — все равно что священник без прихода, — заявил монах. — И только от вас зависит, послушаетесь ли вы тех, кто руководствуется своими личными мотивами, или того, кто судит беспристрастно.

— Я вас слушаю.

— Так вот, приняли вас с восторгом, но завтра ветер может перемениться. Позвольте напомнить, что их величества неоднократно публично заявляли, что в любом, даже самом важном вопросе интересы туземцев должны быть на первом месте.

— Вот именно, что публично, — подчеркнул Овандо. — Однако негласно мне дали понять, что главная моя задача — любой ценой установить наше господство на острове, поскольку, не установив абсолютную власть на Эспаньоле, мы не сможем начать покорение континента.

— Покорение — довольно-таки сомнительное слово, — заметил брат Бернардино. — У меня оно, во всяком случае, вызывает довольно неприятные ассоциации. Мне даже страшно смотреть в будущее, стоит представить, чем может обернуться прекрасная и благородная миссионерская деятельность. С каждым днем здесь все больше и больше солдат и все меньше пастырей душ.

Это была правда, и правда столь очевидная, что даже человек, не столь искушенный в риторике, как Овандо, волей-неволей признал бы весомость этих аргументов; да и самого его уже давно не на шутку тревожил тот факт, что едва ли не каждый месяц корабли привозили в своих трюмах все больше отчаянных авантюристов, убежденных, что стоит им увидеть противоположный берег океана, как все их проблемы сами собой разрешатся.

Неиссякаемый поток лишних ртов, неприкаянных, которым нужна крыша, и новых рук, которым необходимо предоставить хоть какую-нибудь работу, стал для него источником постоянной головной боли. Эта проблема отнимала у губернатора слишком много времени, вместо того чтобы заниматься укреплением собственной власти, он был вынужден постоянно отвлекаться на всякие пустяки, что до крайности его раздражало.

Город наводнили капитаны, солдаты, адвокаты, бродяги, крестьяне, торговцы и проститутки; в то же время, остро не хватало врачей, ремесленников, строителей и архитекторов, способных планировать строительство города, которому суждено было стать первой столицей заморской империи.